На заявку Serpenta, которая хотела:
“Гет, Нами/Лемон, Рен/Хаяшимидзу, Мао/Вебер,
Ген, основные персонажи Хаяшимидзу, или Нами, Лемон, Мардукас, Крузо, Калинин.
Не выше НЦ-13, желательно не слишком АУ, ни в коем случае не PWP и не БДСМ, сопли с сахаром также не хотелось бы)))
Наличие юмора приветсвуется))))
Авторский!”
От автора: Serpenta, не уверена, что написала именно то, что требовалось. Боюсь, что тебе все-таки досталось вместо приличного фанфика два кило засахаренных соплей. Мои извинения: муза была в печали))))
Чайная церемония
– … его дочь Момоко сейчас в Токио. Позови ее к нам, и пусть все будет так, словно она дочь императора.
– Конечно, отец, – кротко ответила Рен.
Это было не впервые. Микихара налаживал отношения с “партнерами” разными способами. Ватанабе Ичиро, с которым у отца Рен намечалась какая-то сделка, любил свою дочь без памяти, поэтому ее симпатия к семье Микихара была бы хорошим подспорьем в предстоявших переговорах двух кланов. У семьи Ватанабе была еще одна слабость – страсть ко всему японскому. Все члены этого семейства, жившего большую часть времени в Америке, лезли из кожи вон, чтобы доказать всем и каждому, что не утратили связи с родиной и свято чтят обычаи предков. Единственная дочь главы клана не была исключением в этом отношении, поэтому Рен не пришлось долго думать, какой предлог выбрать, чтобы позвать в дом эту почти незнакомую ей девушку.
Спустя два часа после этого разговора в люкс-номер отеля “Капитол Токиу” вошла пожилая женщина в простом хлопчатобумажном кимоно. Несмотря на всю свою любовь к японским традициям Момоко все-таки поселилась в совершенно западном по типу отеле. Марико, горничная в доме Микихара, по просьбе Рен принесла какой-то конверт для “молодой госпожи Ватанабе”. Сама молодая госпожа – девушка лет шестнадцати, полноватая по японским меркам, но очень стройная по американским – была в легкой растерянности от прихода этой незнакомой женщины.
– О-Рен-сан,– Марико склонила голову, немного, но достаточно, чтобы выразить почтение дочери хозяина. – О-Рен-сан прислала Вам это, госпожа.
Момоко взяла конверт, вскрыла его и уже на ощупь поняла, что получила не простое письмо. На превосходной бумаге “Кюкедо” было выведено приглашение на чайную церемонию. У Момоко слегка порозовели скулы: чтобы написать ответ на достойном уровне, ей потребовалось бы время.
– Передайте своей госпоже мое почтение и скажите, пожалуйста, что я буду в назначенный срок, – медленно произнося слова, будто от этого они становились весомее, ответила Момоко.
Марико молча поклонилась, показывая, что поняла сказанное, и удалилась, оставив Момоко в раздумьях.
Она повертела приглашение в руках, провела кончиком пальца по слегка шершавой бумаге и стала решать сложную для нее проблему: что надеть на это мероприятие. Ей не раз приходилось участвовать в чайной церемонии дома в Америке, где гостями обычно бывали такие же эмигранты как они сами или вовсе обычные янки, понятия не имевшие ни о каких правилах. А Момоко унаследовала от отца показную любовь к правилам… Круглое лицо Момо изобразило напряженную работу мысли. Тщательно взвесив все “за” и “против”, она остановила свой выбор на роскошном светло-вишневом иромудзи, расписанном вручную тонким узором из бабочек и цветов, и на поясе-оби, подаренном ей год назад каким-то дизайнером. “Это произведет хорошее впечатление, – решила она, любовно поглаживая нежный шелк кимоно. – Не каждая может похвастаться таким нарядом”. Предвкушая грядущий триумф, который в ее мечтах обычно обозначался словами “и все прямо позеленели от зависти”, Момоко набрала номер лучшей подруги, оставшейся в Америке, чтобы невзначай похвастаться полученным приглашением.
Письмо Рен лежало на столе, уже забытое счастливой Момо. Через час его взяла в руки горничная и положила в корзину для визиток. Ни горничная, ни Момоко не заметили, что в чернила в уголке последнего иероглифа чуть заметно расплылись, словно на них попала капля слез.
*****
В комнате Школьного совета было душно и солнечно. В уголке оконной рамы золотилась и трепетала тонкая паутинка. Рен сидела лицом к окну и время от времени бросала взгляд на улицу, залитую послеполуденным светом. Перед ней лежала большая стопка бумаги – только что отпечатанные билеты на школьный концерт. Рен брала по одному листу, аккуратно разрезала на четыре части и скрепляла готовые билеты резинками по двадцать штук. Она работала в полном молчании.
У стены сбоку за широким столом сидел молодой человек в белом костюме. Его волосы странного очень светлого оттенка были собраны в хвост на затылке. Ацунобу Хаяшимидзу, президент Школьного совета, просматривал какие-то папки с бумагами. Порой он вынимал какой-нибудь лист и отправлял его в корзину, порой перекладывал его в другую, на вид точно такую же, папку. Что именно делает Хаяшимидзу, точно не знал никто.
Тишину в комнате нарушала только Канаме Тидори, которая уже полчаса пыталась убить назойливую муху. Канаме свернула в трубку последний номер школьной газеты и намеревалась прибить докучливое насекомое портретом лучших учеников, напечатанным на первой странице.
Радужный развод на стекле, пыльная полка, стол с бумагами – вся эта неяркая жизнь вокруг почему-то казалась Рен сегодня радостной и близкой. На часах было четыре дня – не вечер, и не день уже, истома усталого полудня. Пальцы слегка покраснели от ножниц, а работы было еще много. Хаяшимидзу с непроницаемым лицом шуршал перекладываемыми документами. Канаме в очередной раз подкралась к мухе и резким движением хлопнула по стене.
– Чтоб тебя! – громко прошептала она, увидев, что промахнулась.
От хлопка в другом углу комнаты вздрогнул Сагара, недоуменно заморгал, быстро оглядываясь вокруг в поисках потенциальной опасности. Потом его взгляд остановился на Тидори, которая следила за совершенно ошалевшей мухой.
– Тидори, что именно ты пытаешься сделать?
– Разве ты не видишь? Убить муху, разумеется! – сердито ответила Канаме, не отводя взора от своей жертвы.
– Позволь посоветовать тебе более эффективный способ. Для уничтожения насекомых хорошо подходят дымовые спирали, спреи-инсектициды, однако самым действенным способом является полная дезинсекция помещения санитарной службой…
– Соске, перестань! – перебила его Тидори. – Это всего лишь одна муха.
– Но ты гоняешься за ней уже полчаса.
– Сама знаю, – огрызнулась Канаме.
Она должна была помогать Рен с билетами, и ей было совестно, что вместо этого она занялась таким бестолковым делом. Но противное насекомое упорно не желало прощаться с жизнью, избегало каким-то чудом всех ее ударов, и в груди Канаме постепенно разгорелся почти спортивный азарт.
Хаяшимидзу поднял голову от бумаг и посмотрел на Канаме. Потом его взгляд встретился со взглядом Рен, и она, как всегда, первая отвела глаза.
Он смотрит так, словно знает наперед все, что она скажет, и уже ответил на все ее вопросы. Он единственный говорит с ней так, будто слышит задумчивую мелодию ее души. Каждый день похож на предыдущий, ни словом, ни взглядом ни один из них не выдает себя. И все же, с тех пор как Ацунобу сделал ее своей помощницей, в душе Рен против воли росло какое-то ожидание, накатывало нетерпеливой волной, заставляло забывать об окружающем мире и слышать лишь гулкие удары сердца…
Шмяк!
Рен вздрогнула и порезала палец острым краем бумаги, что-то с жалобным звоном оборвалось в ее душе. Канаме Тидори наконец настигла муху.
*****
Момоко Ватанабе боялась пошевелиться: ноги от долгого сидения затекли и онемели, но она твердо помнила, что менять позу во время чайной церемонии нельзя. Она была готова скорее остаться без ног, чем повести себя невежливо. Момоко светилась от гордости за свое мужество, за то, что отец называл духом истинного самурая: стойко переносить лишения и неудобства, ничем не обнаруживая свое несчастье. И Момоко храбро страдала, сидя на полу в чайном домике семьи Микихара. Ей было безумно жаль дорогое кимоно, на полах которого ей пришлось сидеть, поэтому на лице у нее застыла вымученная улыбка, которая по замыслу Момо должна была говорить о ее покорности судьбе и готовности принимать все ее удары.
Хозяйка дома, Рен Микихара, подала ей чашку с готовым чаем. Только что взбитая в кипятке чайная пудра горчила, но гостья ничего не замечала: Момо была под впечатлением. Только глядя на Рен, Момоко впервые поняла, как сильно она отличатся от японки. Ни сидевшая рядом Канаме Тидори, ни Киоко Токива не поразили ее так, как Рен. Та, с бледным лицом, со странным контрастом тихой улыбки и печальных глаз казалась сошедшей со средневековой гравюры идеальной красавицей. Если бы Момо отличалась чуть большей наблюдательностью, она бы заметила, что подруги Рен тоже смотрят на нее с удивлением. Одна лишь хозяйка на этой церемонии ничему не удивлялась. Хрупкие руки аккуратно и осторожно, без единого лишнего жеста делали свое дело. Очень простого узора кимоно тяжелыми складками оттеняло изящество каждого ее движения, и Момо, как зачарованная, следила за Рен в надежде запомнить все и попытаться усвоить хоть сотую долю ее необъяснимой красоты.
Момоко прилагала все усилия, чтобы не ударить в грязь лицом. Она не только почти не дышала, стараясь сохранить предписанную позу и выражение лица, – она не проронила почти ни слова с того момента, как появилась во владениях семьи Микихара, считая, что молчаливость больше подходит благовоспитанной девушке из хорошего семейства. Велико же было ее разочарование, когда она совершенно отчетливо услышала за своей спиной шепот одной из подруг Рен: “Мне кажется, что она немая или у нее дефект речи. Вот бедняжка!”
Канаме и Киоко исподтишка разглядывали забронзовевшую Момоко, делясь впечатлениями с помощью взглядов. Киоко отчаянно жалела, что не может сфотографировать такую любопытную особу, как эта американка. А Канаме не могла понять, почему выросшая в Штатах девушка держится так напряженно, хотя, по ее опыту, их американские сверстники обычно были более раскованны. “Точно дефект речи, – решила Тидори. – Она, наверно, картавит или шепелявит, потому молчит и стесняется так дико”.
Чашка белого фарфора снова оказалась в руке Рен. Белый благородный оттенок, одновременно честный и загадочный, как тот, кого она любит. Терпкий вкус крепкого чая, горький, как ее смирение.
*****
Билеты на школьный концерт аккуратными пачками лежали в коробке. Завтра старосты понесут их в классы, агитируя тех, кто не занят на сцене, посмотреть на выступления товарищей.
Кружок фотографов сделал для плакатов, зазывающих на это представление, отличные снимки. Сначала планировалось поместить на афишу символику школы и счастливые лица учеников, приобщившихся к искусству. Но Хаяшимидзу, перебрав плакаты прошлых лет и проанализировав отчеты о распространении билетов, велел сфотографировать участниц секции художественной гимнастики, которые тоже участвовали в представлении. Кружок фотографов с радостью согласился выполнить эту задачу, и в результате было отснято такое количество кадров, что их хватило бы на пятнадцать лет вперед на афиши концертов всех школ Токио.
Канаме и Соске, нагруженный свернутыми в трубки афишами и коробкой канцелярских кнопок, ушли размещать рекламу концерта на стендах школы.
– Да не надо гвоздями, Соске! Подумаешь, сорвут пару афиш! Их всегда тащат, – доносился из коридора удаляющийся голос Тидори.
Ацунобу встал из-за стола. Таинственные стопки документов незаметно испарились, а в руках у президента Школьного совета остался плоский кейс, который он намеревался унести с собой. Наступила минута, которую Рен любила больше всего, которую втайне ждала каждый день. Сейчас он будет прощаться и, может быть, его голос будет чуть теплее, чем обычно.
– Мисс Микихара, закройте кабинет перед уходом, – Хаяшимидзу положил перед Рен ключ. – И не забудьте, пожалуйста, очистить корзину для бумаг до того, как вернутся мисс Тидори и ее помощник.
Рен машинально протянула руку за ключом. Она хотела по привычке положить его в карман, чтобы он ненароком не потерялся среди множества разных бумажек, дисков, сценариев, брошюр, скрепок – всего того необходимого хлама, который всегда заполняет стол во время подготовки к важному мероприятию. Однако вместо ключа, ее рука неожиданно встретила руку Хаяшимидзу. Рен подняла глаза.
*****
В вечернем небе еще не было звезд. Сквозь раздвинутую дверь виднелась часть неосвещенного внутреннего дворика. В комнате тоже не было света, поэтому девушка, сидевшая на полу перед открытой дверью, была почти незаметна. Глядя в темно-голубое небо, того пронзительного оттенка, который бывает только весенним вечером, Рен видела что-то далекое. Прохладный влажный воздух обнимал ее за плечи, тонкое домашнее кимоно совсем не грело. Рен не двигалась.
На левой стороне дворика открылась дверь. Прошла Марико, поколдовала над фонарями, расставленными по углам, и вскоре они засветились изнутри неярким светом. Тени сразу заострились и потемнели, на лицо Рен упал легкий отблеск.
Белая цветущая ветка в узкой вазе перед ней источала тонкий печальный аромат.